Леонид Семенович Роберман      Я очень благодарен моей жизни, в которой я знал практически все: знал роскошь и нищету, знал успех, причем успех настоящий, знал поражение, все знал. Но, надеюсь, еще что-то новое узнаю…

Краткая биографическая справка

Леонид Семенович Роберман, генеральный директор и генеральный продюсер Международного Театрального Агентства «Арт-Партнер ХХI», известного своими антрепризными постановками: «Искушение» с Любовью Полищук и Борисом Щербаковым, «Ведьма» с Сергеем Безруковым и Андреем Ильиным, «Бестолочь» с Юлией Меньшовой и Олесей Железняк, «Приворотное зелье» с Марией Ароновой и Сергеем Степанченко, генеральный директор актерского агентства «Арт-Партнер Синема», в которое входят такие известные актеры, как: Владимир Вдовиченков, Сергей Маковецкий, Николай Чиндяйкин, Мария Аронова, и другие.

Родился в городе Гомель в Белоруссии. Закончил Белорусский державный театрально-художественный институт в Минске факультет режиссуры народных театров. Работал шесть лет в Мурманске в Театре Северного флота. Окончил ГИТИС факультет режиссуры. После этого работал шесть лет в Испании, Франции и Германии.

ЛЕОНИД РОБЕРМАН «Работу антрепринера я сравниваю с ювелирным делом» Есть в Белоруссии город Гомель. Этот место, которое славится двумя людьми, вышедшими оттуда: это Сол Юрок и Леонид Роберман.  И если о первом знают все, то о втором скоро всё узнают.

Леонид Семенович, какие у вас воспоминания о родном городе?

- Гомель - хороший, совершенно замечательный город в Белоруссии. Но во времена моего детства люди жили очень неустроенно, бедно. Моя семья не исключение. Мама вынуждена была сдавать на лето квартиру. Раньше к нам приезжали артисты разных театров. Гостиниц не было, и они снимали квартиры прямо у местных жителей. А так как мама была человеком совершенно нормальным, в отличие от них, то ничего более страшного в жизни, чем нашествие артистов, она не видела. Ибо понять, как могут нормальные люди вставать не в шесть, а в десять часов утра, и где-то находиться весь вечер, говоря, что это работа, она до сих пор не может. Это были самые страшные дни в жизни мамы. И, насколько я понимаю, единственным опасением, которое у нее возникало, это то, что я пойду в артисты. Мама всегда видела меня за книгой, приговаривала: «Боже мой, ну что же ты глаза свои портишь. И мозги».

Брат у меня работал на заводе чернорабочим, потом ему доверили сверлильный станок, он делал в ящиках дырки. И от того мама мне всю жизнь говорила: «вот пошел бы, как брат, отдал свои семь часов и ушел: и голова не болит!»

Мама правильным была человеком. Она понимала, что все проблемы либо от мозгов, либо от книг.

А папа был человеком талантливым. Это совершенно точно. Потому что не было тех цифр в мире, которые он не запоминал бы мгновенно. Он мог запомнить двадцать любых цифр и потому работал бухгалтером. И, если у него была бы другая фамилия, либо с этой фамилией дожил до перестройки -  он мог бы достичь высот в экономике.

А его бухгалтерская деятельность  сказывалась на семейном бюджете? Кто у вас в доме руководил бюджетом?

- Он руководил. Я до сих пор помню, как каждый вечер мама с папой собирались и  записывали все расходы. Сколько сегодня копеек было потрачено, сколько осталось денег до зарплаты, на что потратить. Это был вечер в семье. И на самом деле это правильно, потому что в своей жизни я знаю цену деньгам. За это я благодарен своей семье и моим родителям. Я знаю цену всему. Я знаю, что такое хлеб, который намазывался тонким слоем маслом. Это был, едва видимый глазом след,…  хорошо помню.

Это не из-за голода, а из  экономии?

- Нет, это происходило не из-за голода, а потому, что не могли по-другому позволить себе жить. Брат был больной, нужно было его лечить. Мать работать не могла. Папа работал один. Поэтому жили по принципу  «не то что хочется, а то, что нужно».  Вот, хочется «это», - значит, покупаем «другое».

На вас это отложило отпечаток? Вы сегодня транжира, или вы также экономен?

- В каких-то моментах не просто экономен - мелочен, причем, начинаю экономить буквально на том, на чем не надо экономить. А в каких-то моментах туча денег уходит. Не знаю почему. Либо потому что в детстве чего-то не хватило, либо еще что-то. Но я с этим смерился. Понимаю, что это просто часть моей биографии, часть моего детства. Она каким-то образом иногда всплывает и, наверное, до конца жизни в какие-то моменты я все равно буду вспоминать это.

А родители как к вам относились?

- Меня любили. К тому же я хитрый был. Я знал, что папа очень любил смеяться, и я знал, чем его можно рассмешить.  У меня были свои приемы, которыми я в любой момент пользовался. Кроме тех моментов, когда папа возвращался с родительского собрания. Тут уже ничего не помогало. Я прикидывался больным,  говорил, что у меня болит голова, что мне  плохо – не помогало. Папа тоже не дурак был.

Порол?

- Порол сразу. Ремнем! Причем я один раз попытался ответить – лучше бы я этого не делал.

А мама что делала в этот момент?

- Она уходила в другую комнату. Я думаю, что мама боялась. Сейчас понимаю, что и ей бы могло достаться, если бы вмешалась.

А у них разница в возрасте была?

- Незначительная. Четыре года.

Мама сейчас, где живет?

- В Гомеле.

Часто наведываетесь?

- К сожалению, не так как хотелось бы. Я нигде так хорошо не сплю, как там.  Мне нигде так не комфортно, как на родине, я нигде так не отдыхаю, как там. Это мое. Там мне знакомо все. И от того спокойно.

Вы привязаны к матери?

- Очень. Причем, чем дальше, тем больше. Я в ней нуждался с самого детства, потом она во мне. А сейчас мы друг в друге нуждаемся.

Почему расстояние разделяет вас? Она не хочет ехать в Москву или вы специально ее не привозите?

- Так исторически сложилось. Там у нее отец мой. Там она живет. Ей восемьдесят два года.

Как она относится к тому, чем вы занимаетесь?

- У матери, наверное, самый сильный инстинкт – это инстинкт сохранения плода, потом дитя. Поэтому она относится к тому, чем занимается ее чадо с точки зрения опасности  или безопасности. Поэтому она плохо относится ко всему, что я делаю, потому что мне приходится часто ездить, часто летать, много работать. Все это, на взгляд моей мамы, опасно и плохо, неправильно я живу.

Как ее зовут?

- Ее зовут Рахиль Лейзеровна. Помните, как в Библии написано «И познал Иаков жену свою Рахиль».

Возвращаясь  в ваше детство, каким вы росли ребенком?

- Мальчик был совершенно не умный, он совершенно не понимал, чем ему заниматься. У него не было абсолютно никаких ярко выраженных пристрастий или желаний. Он в равной степени мог идти учиться на какого-нибудь педагога, или копать траншеи. Что я и делал совершенно замечательно каждое лето. Лучше меня никто не копал.

И зачем вы копали траншеи?

- Всё очень просто. Потому что нужно было работать, зарабатывать живые деньги. Поэтому все лето я копал траншеи на заводе. Если бы я не научился тогда их замечательно копать, то потом не смог бы также замечательно колоть снег в Москве. И не стал бы лучшим дворником Банного переулка. В юности я понимал только одно: мне противопоказана работа, связанная с черчением и математикой.

А гуманитарные науки, например, история?

- О чем ты? Какая история? Мальчик был совершенно пустой, вольным ветрам податливый. К тому же косоглазым. Правда, потом сделали операцию. У нас был дворец культуры рядом с домом, и там  кружок художественной самодеятельности. Я и пошел туда,  стал участвовать в спектаклях.

Кого играли?

- Главных ролей мне никто не давал. Но я замечательно играл зайчика. Зайчик был потрясающий. Кстати, первые свои деньги я заработал в филармонии, играя зайчика на новый год. Я сыграл 36 спектаклей по три спектакля в день. А мне заплатили 35 рублей, чего я никак понять не мог, потом что мне казалось, что один спектакль у меня кто-то уже стибрил. Потому что, если 36 рублей за тридцать шесть спектаклей – такую арифметику я понимал, а 35 за 36 – для меня было загадкой. Еще Незнайку играл.  У меня хорошее было детство, отличное.

А ваш зайчик был со словами?

- Зайчик был настоящим – с ушами и словами. Честно говоря, слова я всегда любил больше, чем уши. Я участвовал в конкурсе чтецов. Очень любил читать стихотворение про маму Сергея Острового, был же такой поэт? Слепой, кажется. У него было потрясающее стихотворение, я так глубоко драматично читал:
«Первое слово ребенок сказал: Мама!     
Вырос…Солдатом пришел на вокзал: Мама!
Вот он в атаке на дымную землю упал: Мама!…»
И так далее. Очень хорошо читал. Мне, во всяком случае, нравилось. А так положено было, что все, кто занимался в этом  кружке самодеятельности ехали поступать в Москву. Так было положено в Гомеле. (улыбается) Там такие традиции. И естественно, я поехал тоже. Но, никуда меня не пропустили, ни-ку-да.  Я даже не дошел до первого тура.

А что читали при поступлении?

- При поступлении читал басню «Заяц во хмелю» Сергея Михалкова.

Все-таки заяц!

- Ну, раз в детстве был зайчик, то… более того, я могу вам сказать, что любимые мои деньги, это  белорусские «зайчики». Педагоги столичные недооценили мой талант, не постарались, не разглядели. И мне пришлось вернуться. А в Белоруссии экзамены начинались чуть позже. И в Минске я встретил хорошего человека, с которым мы в первый же день выпили. Причем очень хорошо выпили. Ему было 23 года, и он был таксистом. Это было мое первое глубокое общение с человеком этой профессии, после чего я понял, что все они врут. Я их боюсь больше всех на свете. Он жульничал: выпивал из одной чашки, а во второй якобы была вода, и вот он туда возвращал, то, что выпивал. В результате этой попойки, на следующий день я проспал экзамен. Я так понял, что он, таким образом, избавился от конкурента.

Таксист тоже поступал в театральный?

- Да. Мы оба пришли в Белорусский державный  театрально-художественный институт. Я проспал и не попал. И меня уже не пускали дальше. Но на следующий день у них был набор на факультет режиссуры и народных театров. И туда можно было поступать на следующий день. Я пошел туда и поступил.

А таксист прошел?

- Нет! Его не взяли на актерский. Так что зря он меня спаивал.

Интересно было учиться?

- Жить было интересно. Учиться ни фига не было интересно. Более того, совершенно точно я стал понимать что-то в профессии только на третьем курсе уже в Москве в ГИТИСе. Потом я еще раз пытался поступать в Минский институт, на режиссуру уже драматического театра – меня дважды не взяли. После Минска я уехал в Мурманск. Там замечательная рыба была - палтус. Это было мое первое впечатление об этом городе. Там был фантастический палтус, снег и санки. И больше ничего хорошего. А еще театр, где я играл роль грузина. Его звали Гиви Дашиани. А спектакль назывался «Присвоить звание мужчины».

Вы говорили с акцентом грузинским?

- Конечно. Я не долго там проработал. Меня выгнали

За что?

- За бездарность. Меня отовсюду выгонял за бездарность. Это действительно так. Я клянусь вам. Кем бы я не работал – выгоняли либо за бездарность, либо за беспредельную наглость. Я работал художником в кинотеатре.

Писали афиши?

- Дело в том, что когда я учился в Минске, у меня должна была быть  стипендия, но мне ее не дали, и пришлось идти работать. Сначала я пошел в бюро семейных торжеств. Там был такой дворец, в нем было три зала, и я был тамадой - вел свадьбы. Меня одевали в белорусский наряд, и я кричал по-белорусски: «Идуць! Идуць маладыя! Сябры, близкия, прилетайте» (говорит по-белорусски – прим.). Это было самое сытное время в моей жизни. Сыты были все: сыт был я, сыты были мои друзья, сыт был весь этаж в общежитии, сыты были все три этажа общежития, и сыт был весь институт. Первое, что я познал на этих торжествах, это разницу в сквозном действии и сверхзадаче. Сверхзадача у меня была  - накормить всех моих однокурсников, а сквозное действие – стибрить как можно больше продуктов оттуда.  Всё было по Станиславскому. Я Станиславского на свадьбах проходил. Мне нужно было их напоить всех, в течение первых двух часов, потому что потом был большой перерыв, во время которого подходили сокурсники, и мне нужно было органично внедрить их в свадьбу. Это по-хлеще, чем шпионы.  У меня рекорд был – восемнадцать человек! Все они сидели за столом и праздновали. Я блистательно имплантировал их в процесс праздника.

И как же вы их внедряли?

- Все было просто: одни должны были думать, что это гости со стороны невесты,  а другие, что это приглашенные жениха. Моя задача - быть начеку. Причем мне важно было, чтобы ребята отбирались, по принципу одни танцуют – другие поют. Еще в те времена я устраивал кастинг среди студентов, желающих нахаляву поесть на свадьбе.  И всё было бы хорошо. Но национальность помешала. Я оказался очень влюбчивым и влюбился в… невесту. У меня была своя комната, где я готовился к выступлениям и отдыхал, а там такая традиция,  во время свадьбы нужно было украсть невесту. Ну, я и украл… В общем, это был единственный случай, когда меня выгнали не за бездарность.

Мы остановились на том, что потом вы пошли писать афиши…

- Деньги очень нужны были, потому пришлось идти работать художником в кинотеатр. Мне казалось, то это всё очень просто. Возьму линеечку и красиво обведу… И первый фильм мне попался – «Щит и меч». Я блистательно придумал: разобью пространство по диагонали, этот треугольник будет черным, этот красным, здесь будет красное на черном, здесь черное на красном, а буква «и»  посередине. Я начал  разрисовывать холст и  тут ко мне подходит начальник бутафорского цеха. «А ты чего не зафактурил?» - спрашивает, - «Да я потом зафактурю», - отвечаю. Через час он меня выгнал. Я просто не знал, что перед тем, как рисовать на холсте, чтобы потом не смылись краски, холст нужно покрыть особым составом. В общем, меня опять выгнали. Но деньги за честно проработанные два дня заплатили, но ходить за ними пришлось долго. На следующий день я пошел продавать тесто. Дело было так: мой товарищ уезжал из общежития, а он работал в кулинарии и  попросил подменить его. Кстати, денег  он мне дал сразу же, потому что я из кинотеатра долго не мог выбить зарплату. Поэтому я себе сказал: всё, отныне деньги только вперед. А потом работа. Я пришел утром в кондитерскую, а там несколько разных чанов с тестом стоит. По виду содержимое все одинаковое. Я надел белый халат, и тут же женщина подошла: «мне полкило слоеного теста». Хорошо. Только первое, о чем  я подумал, это чем его брать. Смотрю: ничего подходящего нет. Думаю, возьму рукой. Беру из того чана, который ко мне стоит ближе.
Женщина:
- Мне слоеное нужно.
- Я понял. Вам же тесто надо?
- Конечно!
Я опять туда же. В тот же чан.
- Я же вам сказала, мне слоеное нужно.
И я понимаю, что засада. Тесто разное, а у меня четыре чана. Ели бы было два, мне бы просто было, а здесь четыре. Я говорю: «тогда, может быть, вы мне сами покажете, из какого чана вам лучше подать  тесто?»
- Вы что, не знаете? – возмущается клиентка.
- Я то знаю, а знаете ли вы? – нагло парирую я.
Она выразительно смотрит на меня, но все же указывает чан со слоеным тестом. Я беру его рукой и понимаю, что попал в засаду № 2. Я не могу отцепить руку от этого теста.  Думал, что умру от стыда.

А почему Минск на Мурманск променяли?

- У меня все события в жизни связаны с городами на «М», основные вехи жизни после рождения: первое – учился в первом институте в Минске, потом работал шесть лет в Мурманске, потом поступил в Москву, после этого шесть лет в Мадриде и прочих испанских городах, и думаю, что на этом буква «м» не закончилась в моей жизни. Предполагаю, что что-то еще у меня будет связано с этим. А в Мурманске я работал в театре северного флота.  Восхитительный театр, театр достойный увековечивания!  Он был во всех смыслах хорошим театром, потому что там платили большие деньги. Поэтому  туда приезжали хорошие артисты на год-два в надежде подзаработать денег, а потом уехать. Там собралась хорошая труппа. И уже одно то, что меня туда взяли, свидетельствовало о том, что я был бездарным, но не очень. К моменту, когда я приехал, там была старенькая труппа.  Некоторые даже текст не могли запомнить. И театр этот славился своими оговорками. Там был такой артист Аханов, если иногда он и вспоминал, как его зовут, это было праздником. И на каком-то спектакле он забывает текст и ему подсказывает помощник режиссера: «Дело не только в вас, милая Юлия Николаевна. Дело не только в вас, милая Юлия Николаевна". Наконец актер не выдержал и обратился с вопросом к суфлеру: «А в ком же?»
Театр Северного флота - это собрание фантастических людей. Так как это был военный театр, спектакль принимало не Художественный совет, а Политуправление. Например, чиновники могли сказать актрисе, играющей роль проститутки, что «вы замечательно раскрыли свою сущность». Там появлялись удивительные приказы. Артист Щенников был назначен на роль лейтенанта, это была главная роль, потом он напился, и на следующий день появился приказ: «артиста Щенникова за появление на спектакле в нетрезвом виде снять с роли лейтенанта и назначить на роль генерала». А роль генерала была эпизодическая. А там нельзя было не пить, потому что в Мурманске полгода ночь, а полгода день. Везде был спирт, мы ездили по воинским частям и нас везде хорошо принимали, нам были рады. В театре были замечательные стенгазеты. Комсоргом Саша Агафонов. Он тоже иногда выпивал и мог написать женщинам на восьмое марта в стенгазету следующее пожелание: «желаю вам успехов, здоровья и успешного течения всех ваших дел».

А как в Москве оказались?

- После Мурманска я снова поехал поступать в Минск, но мне говорят: «министерство не дало дополнительных мест». Я отчаиваюсь, расстраиваюсь, потому что во второй раз возвращаться в Мурманск было бы неправильным поступком. Еду в Москву. А здесь происходит добор на второй курс режиссерского факультета. Я иду, и меня берут. Сразу на второй.

С компенсацией все-таки…

- Ну конечно! Бонус! Я думаю, боже мой, какие они молодцы, что в Минске меня не приняли! Более того, я потом встретился с ректором. Это через некоторое время, когда мы приехали в Минск на гастроли с Сергеем Юрским. Я ее искренне поблагодарил. Она не поверила в то, что это было искренне, но это была искренняя благодарность. Ну, разве это не перст Божий? «Не ходи туда, не надо». Так бы я сейчас спектакли про хоккей и сельское хозяйство делал.

После того, как закончили режиссерский, что было дальше?

- О, дальше было восхитительно. Дальше я уехал в Испанию. Но была предыстория. Когда я поступил в Москву, то опоздал к началу занятий почти на месяц. А когда приехал, то мест в общежитии уже не было. И мне заместитель декана, который занимался общежитием, сказал, что осталась только одна комната, но в ней два испанца. Мне было абсолютно все равно, кто это будет. Хотя я предполагал, что к ним будет определенное отношение и определенное внимание, но так как другого варианта абсолютно не было, я сказал «хорошо, я буду страдать с испанцами». Меня поселили.  Один из них оказался Хосе Луис Чека Понсе, а второй Хорхе Саура. Они поступили на первый курс, а я поступил на второй. Мы стали жить в одной комнате. И я вам клянусь, что за все эти годы я не выучил ни одного испанского слова.

Как же вы общались – если они не знали русского?

- Как-то общались, понимали друг друга. А тогда и надобности учить язык не было. Я никогда не предполагал, что с фамилией Роберман куда-нибудь выеду. А, будучи человеком практичным, понял: если меня никуда не пустят, - зачем учить языки. Видит бог, читать в подлиннике Гарсия Лорку я не стремился. Когда мы закончили наше обучение, уже была перестройка, и уже можно было поехать. И вот нас с женой пригласили в гости к себе мои испанцы, и мы приехали.  Тогда было модно заграницей быть русским. В один из дней мы поехали с моим испанским другом в университет города Алкала-Енарес, куда намеревался поступить на работу мой испанский друг (я должен был при этом исполнить роль «свадебного генерала»). Но … его не взяли и пригласили преподавать меня. Большей гадости в жизни я не испытывал, потому что мне было очень неловко перед ним. Первое время у меня был переводчик, а через месяц я уже говорил по-испански. Через год я разговаривал почти в совершенстве, и уже самостоятельно вел занятия, репетиции.

Вы что-то выпустили в Испании?

- Всё. Я добился всего в Испании. Я стал одним из самых известных людей в театральной среде. Официально я получал самую высокую зарплату среди иностранных педагогов, работающих в стране. Я выпустил там курс режиссуры, в Севилье, в академии театрального искусства. Я хорошо жил.

Вернуться назад не тянет?

- Нет. Я прожил ту жизнь. Мне возвращаться туда не хочется. Я слишком ее насыщенно прожил.

То есть вы не оглядываетесь назад?

- Я не забываю то, что сзади. И очень радуюсь тому, что у меня было. Я стараюсь не забывать тот хлеб, который не намазывался маслом. Я очень хорошо это помню. И, слава Богу, что у меня был в жизни такой опыт. Я очень благодарен моей жизни, в которой я знал практически все: знал роскошь и нищету, знал успех, причем успех настоящий, знал поражение, все знал. Но, надеюсь, еще что-то новое узнаю, как, допустим, катание на горных лыжах. Раньше я не знал  этой чистой радости.

В рассказе об Испании вы упомянули жену. Однако, о вас складывается впечатление, что вы одинокий человек.

- Если говорят, что одиночество это свойство, сопровождающее талантливых людей, конечно, я буду играть эту роль. Но жена есть.

А чем она занимается? Как ее зовут?

- Ее зовут Анна. Она закончила театроведческий факультет ГИТИСа. Где мы и познакомились. У нее был кожаный плащ, она курила Marlboro, была жуткой пижонкой. И вот почему-то, я прекрасно помню, нашу первую встречу. У  ГИТИСа был маленький скверик. Мы сидели на скамейке, а она стояла, задрав ногу и куря Marlboro, еще свисал этот модный плащ…

То есть она срежиссировала свое курение?

- Я  не думаю… Это было очень по-женски.

Вы были женаты один раз?

- Да.

И до сих пор живете в браке?

- В браке.

Она принимает какое-то участие в вашей деятельности?

- Да, она сейчас ведет наш театральный офис. У нее блистательное образование. Она занималась зарубежным театром. И, к сожалению, очень умна.

Вам это мешает?

- Абсолютно мешает. Женщина не должна быть умна. Либо она должна быть так умна, чтобы скрывала, что она умна. Либо, чтобы вообще не работала рядом, в одном городе. У нее есть плохое качество, она любит совершенство. А я люблю движение. А ей не важно движение, ей важно, чтобы все было доведено до совершенства.

Она носит вашу фамилию?

- Нет. У нее своя фамилия. О чем вы говорите? Представьте себе, это же сразу было, как обречь человека на то, чтобы какие-то двери для нее были закрыты. Мы так жили. Я с первых своих дней понимал, что некоторые вещи не для меня, что-то всегда будет закрыто. Поэтому когда я выехал за границу, когда я поступил, когда мне удавалось все, я не мог к этому относиться иначе как к невероятному стечению невероятных обстоятельств. Поэтому, когда говорят про Отелло, что он в первую очередь ревнивец, я говорю, что он черный и он готов к тому, что его будут обманывать. Это заложено у него в крови с самого детства. Моя жена Анна носит русскую фамилию: я настоял на этом. И она русская по происхождению.

Дети есть?

- Сын Алексей. Случилось так, что мы уже знали, что должен родиться сын. В это время умирает Анин дедушка, которого она очень любила. Жена очень страдала и переживала. И я предложил назвать сына в честь дедушки, чтобы хотя бы в этом смысле ей  стало чуть-чуть легче. А потом Алексей это божий человек, которого запрещено обижать.

А кого можно обижать?

- Всех остальных можно, а божьих не надо.

Сколько ему лет?

- Семнадцать. Заканчивает школу в этом году.

И планы у него, какие?

- Я их не знаю. Он с нами не делится.

В актеры  не собирается?

- Думаю, что нет. Хотя в последнее время стал меня пугать тем, что несколько раз ходил в театр.

Как он вас называет? Папа?

- Папа.  Хотя было долгое  время, когда он называл меня Леней. Я очень переживал по этому поводу. Поэтому когда он начал называть меня папой, это был некий знак признания.

Вам это было важно?

- Да.

А есть у вас личная отцовская надежда, чтобы сын чем-нибудь занимался?

- Не-а. Я не хочу, чтобы он занимался тем же, чем занимаюсь я. Я не хочу передать дело ему. Что будет то и будет. Пусть ему это нравится.

Вы строгий папа?

- Сейчас он в том возрасте, когда с ним нельзя быть ни строгим, ни нестрогим. Это возраст стаи, в которой очень нужны вожаки, когда он очень резок, определенен. Я стараюсь вспоминать, каким я был и оправдывать себе тем, что какое-то время это и со мной происходило. Может не в такой резкой форме, чем у современной молодежи.

Ваша страсть к собиранию старинных вещей, это из детства или приобретенный навык?

- В детстве я ненавидел железную кровать, на которой я спал. Прошло сорок лет, и я заплатил за нее в восемьдесят раз дороже. Потому что мне нужна была именно та кровать, которая была у меня в детстве, которую я помню, которая точно подходила под спектакль, который мы делали. Я стал ее искать, и нашел. Нашел в городе Рязани. В одном из гаражей. Их было две. Когда узнали, что они кому-то нужны, сказали: «они по одной не продаются». И для того чтобы иметь одну, мне пришлось купить две кровати из детства.

И куда пошла вторая кровать?

- Она пошла на дачу. Но так бывает, что иногда вещи становятся определяющими. Я позвал туда дизайнера, и он предложил в интерьере пойти от нее. В общем получилось, что я стал заложником этой кровати, своего детства.

Когда вы видите талантливого человека, что вы испытываете, какие чувства?

- Желание помочь. Больше ничего другого. Дело в том, что мне в жизни комфортно, у меня все сложилось. Я не ущербный человек. Чем бы ни занимался, у меня в жизни все произошло. Мои желания реализовывались. И я знаю, что я умею делать что-то, чего не умеют другие. Талантливые люди зачастую обделены некими организаторскими возможностями. Им очень долго приходиться мыкаться, а я могу помочь. Талант очень часто тыкается не в те двери. Потому что он чаще всего талантлив в своем творчестве, но не в предпринимательстве. Он не знает к кому обратиться. Люди бездарные, серые знают, в какие двери нужно ходить. У них очень много сил для этого, они очень терпеливые.  Если я вижу талант, то испытываю восторг. Но я давно таких не встречал. Играющих в талант - много. Придурков, которых почему-то считают гениальными, тоже. Как говорил Шолом Алейхим: Талант, это как деньги. У кого они есть – есть, а у кого их нет – нет.

А что, по-вашему, талант?

- Талант это искра,  гениальность - костер. Но в первую очередь, конечно, это Бог. Вот плюнул туда, и все. А туда вообще хорошо плюнул. Гениальные люди – видят евидимое. Талантливый человек наоборот - видимое может сделать либо прекрасным, либо ужасным. Думаю, что талант более приемлем людьми, чем гениальность. Потому что гениальность часто путают с шизофренией.

По роду профессии вам приходится отсматривать много людей. Как вы считаете, почему сейчас стало меньше талантов в России?

- А их всегда не было много. Да и время такое… Оно сейчас востребует неталантливых людей, - я имею в виду в театре, потому что как раз в бизнесе пошло наоборот. Я уважаю наших «олигархов» и не считаю их паразитами, ворами. Потому что украсть один раз может любой, но многие из них создавали, они шли вперед, за ними всем остальным идти было  легче.  Поэтому я замечательно отношусь к тем, кого называют олигархом. Это тоже своего рода ген. Например, Максим Суханов, он не только замечательно играет, но и занимается коммерцией: у него есть рестораны, буфеты, еще куча всего. Вот это определенный ген, который у него есть. У меня такого гена нет. Ему Бог дал.

Вы тогда тоже, получается, олигарх? Ведь вы один из первых у нас в стране проложили дорогу к антрепризе.

- Нет, подождите. Пионер и олигарх – это разные вещи. Пожалуйста, не путайте одно с другим. Да, один из первых. Ну и что? А мне легко было. Потому что у меня к этому времени был опыт европейской жизни и того, как это происходит в Европе.

А в какой-то момент вы поняли, что нужно создавать агентство? С чего начали?

- Первое, что я понял, так это то, что мне нужно найти человека, с которым я смог пройти по этому достаточно скользкому, неудобному и опасному пути организации своего дела здесь в России. Я нашел такого человека, и мы прошли.  Дорогу осилит идущий, как говорится. А затем уже началась полоса удачных совпадений. Пришел мой педагог, который преподавал у нас в институте, и сказал: «Леня, вот есть замечательная пьеса. Ее могут сыграть Джигарханян, Гундарева и Гаркалин». Я понял, что этот самый случай, от которого не отказываются. И я пустился в это тяжкое плавание. Так и начинались мои бизнес-университеты. Следующим уроком был урок, который я прошел с этими же артистами. Мне казалось, что если я их люблю, то этого будет достаточно, для того чтобы и они меня любили и понимали. Я, видимо, слишком их любил и доверял. Поэтому и позволил себе не оговорить все условия нашей работы. Я согласился с их предложением, что давайте сначала порепетируем, а потом, когда уже все получится, мы договоримся. Наступает день премьеры, я понимаю, что уже пора договариваться. Иду к артистам, и дальше следует: «значит так, Лёнь, условия будут такие: ты будешь нам платить так-то и так-то. Ездить мы будем так-то, так-то и так-то». Единственное, что я мог сказать себе в этот момент: «так тебе дураку и нужно. Это твои университеты». Садись и перечитывай Горького «На дне», пока сам там не оказался.

Сегодня вы чувствуете дыхание других продюсеров у себя за спиной?

- В бизнесе у меня нет конкурентов. Мои конкуренты, как ни странно, это плохие спектакли. Вот если спектакль плохой, и кто-то привозит его, то зрители потом долго будут раздумывать, пойти ли им на следующий антрепризный спектакль. А когда спектакль хороший, вне зависимости от того, кто его сделал, все это работает на меня. Это с одной стороны. С другой стороны, это тот бизнес, в котором ничего невозможно украсть: ни пьесу, ни замысел, ни актеров. Самое важное здесь, это доверие, которым ты располагаешь и которое страшнее потерять, чем любые деньги. Может быть, в связи с этим я и закрыл несколько спектаклей, которые, на мой взгляд, не получились. Потому, что в этом случае я  мог потерять доверие.  Не артистов, а доверие зрителя к себе и к своему агентству. Это основная составляющая. А все прочее складывается из удачи, твоего вкуса, умения работать и экономических составляющих, которые существуют в стране.

Как вы отбираете пьесы? Как находите успешный материал?

- Я верю в случай. Ни одна пьеса, поставленная «Арт Партнером», не пришла обычным нормальным путем. Все они приходили каким-то странным образом: заходила секретарь, говорила: «Леонид Семенович, звонит переводчик из Парижа. Его фамилия Сергеев. Вы с ним будете разговаривать?». Я ей говорил: «Ира, это будет та самая пьеса, которую мы будем ставить. Соединяй». Она меня соединяет, и к вечеру этого дня я подписываю договор. Через 3 месяца мы играем премьеру «Бестолочи».

Театр посещаете? Следите, что там происходит?

- Клянусь,  я не люблю театр. Если бы я владел писательским даром, то я бы, как В.Г. Белинский, написал статью, начинающуюся словами: «Ненавидели ли вы театр так, как ненавижу его я?». Я его слишком хорошо знаю. Вернее, я бы сказал так: театр как само понятие, оно очаровательно, но мне очень сложно общаться с людьми театра, с людьми, работающими в театре, потому что они превратили свою жизнь в театр. Они перенесли профессию в жизнь. Кто-то более талантливо, кто-то менее. Но видит Бог, хочется проживать свою жизнь, а не чужую. Мне всегда казалось, что у них и так достаточно возможности и материала в жизни, чтобы прожить чужую жизнь на сцене. И зачем еще к этому добавлять превращение совей собственной жизни в такой же материал для профессии.

Почему же тогда все-таки занимаетесь театром?

- А ничего другого я не могу делать. Более того, несколько раз я очень серьезно пытался заняться разными бизнесами. У меня были люди, которые являлись одними из самых крупных экспортеров продуктов. У меня были люди, которые являлись владельцами сети магазинов. Моя задача было просто стать тем самым посредником, который занимается налаживанием связей. Проще ничего в жизни не может быть. Но у меня  никогда не получалось. Как будто Бог каждый раз меня останавливал и указывал мне: «не твое это, не занимайся, бессмысленно». Да и потом хочется в жизни быть действующим лицом, а не исполнителем.

А как вы сами называете свой бизнес ?

- Антреприза лишь форма существования театра. Это не новое слово, а форма, существовавшая в России и в восемнадцатом и девятнадцатом веках. Были знаменитейшие антрепренеры, которые понимали что такое театр, умели выбрать пьесу, были замечательными психологами и понимали, что нужно публике. Это были те люди, которые прекрасно знали все театральное пространство России. Они могли подобрать людей для своей антрепризы таким образом, что любая пьеса, будь то классическая, либо иностранная, раскладывалась на определенный актерский состав. Антрепренер был штучным товаром. Он мог унюхать, найти, почувствовать и собрать вместе «драгоценные камни» в одной постановке…  Другие, порой, нанизывали драгоценности на одну ниточку, а ожерелье не получалось. Поэтому работу антрепринера я сравниваю с ювелирным делом.

Как вы чувствуете сегодняшнего зрителя? Что ему сегодня надо? И изменился ли вкус?

- А я всегда прислушивался не к зрителю. Я прислушивался к себе. Мне всегда казалось, что я и есть тот самый зритель, который будет сидеть на спектакле. Если мне будет интересно, значит и ему будет интересно. Пока не ошибался.

Какие ценовые правила у вашего агентства?

- Я считаю, что каждая вещь стоит ровно столько, сколько она стоит и сколько за нее платят. Если есть возможность и люди покупают билеты по дорогой цене, я буду ставить дорогую цену. Более того, я никогда не считал, что искусство должно быть общедоступно в смысле мизерности стоимости этого билета. На самом деле это большой труд, ад. Во-вторых, это искусство. Ведь никому в голову не придет придти в ресторан и, заказав чай, не заплатить. Есть опять же разные рестораны. В одном вы заплатите пятьдесят рублей, а в другом пообедаете за триста. Другое дело, что в том, что за пятьдесят может быть значительно вкуснее, чем в том, что за триста. Только в этом случае в тот, что за триста вы больше не пойдете. Вот и мне нужно, чтобы ко мне приходили и возвращались. Поэтому на спектакли моего агентства купить билет можно и по ценам, которые сегодня может позволить любой работающий житель России.

На каждой афише, билеты большими буквами написано – продюсер Леонид Роберман. Для вас продюсирование это что?

- На  мой взгляд, продюсер это все-таки человек, реализующий творческую идею. И себя в первую очередь я считаю именно продюсером. А моя идея продюсирования  связана с артистом, с его дарованием, которое должно вырасти в некую судьбу. Актерский агент обычно  занимается сегодняшним днем, а я должен заниматься днем даже не завтрашним, а послезавтрашним. Я должен видеть ту самую цель, к которой мы должны вместе придти. Переводя на железнодорожный язык,… есть электрички, которые останавливаются у каждого столба, другие только на узловых станциях, а есть еще экспрессы, у которых конечная цель Москва или Петербург. Задача продюсера  увидеть Петербург, а, если я в электричке, тогда я агент.

Вы следите за модой?

- Нет. Я люблю классику. Я считаю, что авангард в искусстве, да, и в моде, пожалуй, существует, в том числе и для того, чтобы напоминать людям о том, что есть классика. Но! Мне невероятно нравятся какие-то современные линии, современные цвета, сочетания. В равной степени я могу восторгаться Ягуаром и какими-то модными современными автомобилями.

Вам свойственно чувство зависти?

- Да. Конечно. Я же живой человек. Я очень многому завидую. Например, красоте, богатству, в смысле расширения возможностей, которые оно дает, славе, таланту. То есть трудно найти чего-нибудь, чему бы я не завидовал. Это живое качество. Более того, это качество, которое является двигателем жизни. Можно сделать так, что зависть будет тебя поедать, и ты будешь только мучаться, только переживать. Тогда это будет разрушительно качество. Но можно и иначе его использовать: можно это видеть, завидовать, хотеть и делать все для того, чтобы и у тебя было так.

Толстой или Достоевский?

- Сэлинджер

Чай или кофе?

- Коньяк.

Белое или черное?

- Черное. (подумав)  Или белое

Любовь или страсть?

- Порыв.

Интервью, Денис Захаров